Каллистрат Фалалеевич Жаков – выдающийся писатель народа коми, лингвист, педагог, философ. Он родился в 1866г. в крестьянской семье. Сельский писарь, студент, послушник монастыря, снова студент в Киеве, Петербурге, преподаватель, профессор, ученый – таков жизненный путь Жакова. Его называли Ломоносовым коми народа. После революций 1917г.он жил и работал в Эстонии, затем в Латвии, где скончался в 1926г.

В 1885г. он работал разнорабочим на Холуницком заводе, «увлеченный желанием ознакомиться с бытом рабочих». Впечатления о заводе К.Ф.Жаков выразил в очерке «Холуницкий завод».

В 1990г. Коми книжное издательство выпустило сборник произведений Ф.К. Жакова «Под шум северного ветра», в который вошел и очерк «Холуницкий завод». В 1993г. очерк был подготовлен с сокращениями к публикации в газете «Холуницкие зори» И.В.Порошиным. В очерке есть фактические неточности, например расстояние до Климковского и Чернохолуницкого заводов указаны неверно. Это объясняется тем, что автор вспоминал события спустя почти двадцать лет.

Читаем рассказ о нашем заводе.

«В ноябре в снежный день прибыл я на Холуницкий завод. С холма, прикрытого лесом, открылся мне как бы в тумане обширный посад.

Несколько церквей с золотыми куполами украшали его. Он был так велик, что я ему не видел конца. Вошел я в длинную улицу посада и прошелся мимо лавок, тянувшихся рядами...

Решился найти себе квартиру на заводе и пошел по домам расспрашивать, не пустит ли кто меня в комнату. В одном доме, где жил семейный рабочий токарь Павел, как он назвал себя мне, впустили меня на несколько дней.

Хозяин Евтихий, молодой человек… вызнавал меня резким голосом.

- Када ты идешь?

-Сюда, на завод!

-Здесь места не найдешь ты, у нас своих много. Ты лучше отправься на Климковский завод, в сорока верстах отсюда, али в Чернохолуницкий в полтораста верстах.

Бледнолицый кроткий Павел вывел меня из раздумья мягкими словами:

-Бог даст, он и здесь найдет занятие, ведь и на тех тоже много народу, я его устрою…

Вышел я на улицу, небо уже прояснело. Солнце золотило своими лучами стены и крыши домов и отдаленный купол церкви. «Дай схожу на самый завод, поищу себе работы», - подумал я и направился туда.

Подошел к каким-то странным постройкам. Угрюмые дома с толстыми оконными рамами, с решетками. Все обведено деревянной стеной. Против меня были открыты широкие ворота, и мужики вывозили какие-то колеса и валы. Я быстро туда устремился , чтобы войти в тот лабиринт построек. Но сколь ни легок я был, еще быстрее схватили меня четыре руки с криком: «Стой, куда, дурень!»

-Я иду на завод, пустите.

-Зачем на завод, воровать?

-Нет, учиться трем ремесла - кузнечному делу, часовому, слесарному.

-Какой-то чудак – сказал один из них, солдат высокого роста с яркими пуговицами, с мужественным лицом, напоминающим черногорского воина…

-Разве ходят на завод воротами? Надо идти вот через эту избушку… Что украдешь, так ведь наломают бока тебе, у нас здесь не шутят…

Они меня расспросили обо всем… Успокоившись, они сели около раскаленной печки в избушке, а меня впустили во двор завода.

Огромное здание высилось предо мною с большими мрачными окнами. Оттуда доходил до меня страшный шум и стук сотен молотов. Привратник, опросив меня, открыл мне двери в это мрачное здание. И что же? Огромное движущееся железное чудовище предстало мне. Тысячи колес, маховых, шестерен, бесконечных винтов вращались с неимоверной скоростью. Шум и шипенье кругом. Ремни на колесах беспрерывно вились как змеи.

Около чугунных колес стояли токаря, по другую сторону, у окон, слесаря, как рота солдат, на одной линии стояли, каждый у своего станка, и в такт ударяли молотками.

Они острыми долотами при ужасном стуке рубили чугун, железо и медь как репу.

Железная пыль плавала в воздухе. Мастер вышел из дальней комнаты, мужчина высокого роста, молодой, но серьезный, в сером пальто и высокой шапке. С его появлением стук и шум усилились еще более… Я поклонился мастеру, и, крича во весь голос, просил принять меня на службу.

-Ты что умеешь делать?

-Я пришел учиться

-Нет, нам учеников не надо, много своих есть.

Он хотел было от меня уже отойти, но Павел подскочил к нему и что-то нашептал ему на ухо.

-Ладно,- сказал мастер,- Тебя принимаю чернорабочим за 20 копеек в день, - прибавил он, положив свою тяжелую руку мне на плечо. – Бери лом и что скажет тебе вот этот малый – эй, Федор! Иди сюда! (к нам подскочил…белобрысый, маленького роста мужичок)… Вот тебе еще работничек, идите, поднимайте вал из-под снега…

Не успел я опомниться, как уже держался за веревку, и тащили мы чугунный вал из-под сугробов.

-Эй, дубинушка, ухнем, - запел Федор, - эй, зеленая, сама пойдет…

Вскоре окружили меня слесари.

-Ты поступил на службу, надо вспрыснуть, четверть водки выставь… таков товарищеский обычай у нас.

Невдалеке от меня работал седой старик: какую-то чугунную доску пробуравливал… Он пальцем поманил маня к себе:

-Ты рот-то не разевай, не гляди на них, слушай старика, водки им не покупай, откуда у тебя деньги. Смотри в оба, тут народ продувной и пьяницы…

-Ты, старик Иван, - крикнули ему из толпы, - не развращай его.

-Раз, два, три, четыре, пять ,- ответил старик, показывая им свой огромный кулак и считая на нем холки. Я посмотрел на него с уважением. Толщина старика была равна его вышине, хотя ростом он был далеко выше меня. Тонкий нос, красивая большая борода, высокий лоб и мужественный вид напоминали мне образ древнерусского богатыря…

-Какой молодец вы!- воскликнул я.

-Я что, - ответил он. – Мой отец девяносто шести лет и сильнее и крепче меня, хотя мне только шестьдесят… Он в прошлом году женился и взял шестнадцатилетнюю.

Таков был старик Иван, который работал стоя, прямо, как тумба.

Недалеко от меня работал аккуратный и искусный рыжеватый слесарь, одетый чисто: в пиджак и белый фартук. Он меня спросил:

-Откуда ты будешь?

Я рассказал ему.

-Так, значит, ты умен. У меня дети есть, научи-ка их азбуке.

-А где ты живешь?

-На такой-то улице, спроси мастера Ефима Пантелеймонова…

На самом краю видна была через открытые двери кузница, огонь пылал там в раскаленном горне, и искры вылетали от крепких ударов кузнецов.

По другую сторону мастерской было машинное отделение. Я туда пошел. Здесь шум, как от водопада Ниагары. Пол дрожал и слышно было, как река протекала где-то в глубине. Стремительные ее волны приводили в движение главный вал, с которым связаны были посредством валиков, шестерен, бесконечных винтов, вращающихся ремней тысячи колес и точильных валов. И все двигалось и двигалось беспрерывно.

Прошел первый день. Шесть часов ударило. Свисток над нами раздался. Пора по домам!

… Я вышел из своей новой квартиры, у вдовы Серафимы, где жил, питаясь хлебом и квасом, и направился к Пантелеймонову. Он жил в деревянном домике, в чистенькой комнате. Детей у него было четверо. Он ласково принял меня, и мы вскоре разговорились…

- Ты хорошо живешь, гляжу. Получаешь полтора рубля, детей такими же как сам, искусными слесарями сделаешь..

-О, нет. Я не уважаю свое занятие, тяжелое, чиновником быть лучше, дело чистое. Я хочу их учить. Вот учи моих детей, а на заводе к машинам приглядывайся. Через пять лет все это можно будет превзойти и тогда будешь получать рубль в день. Начальства у нас много и выслуживаться можно. Завод богатый , управляющий получает двенадцать тысяч, помощник шесть, механик четыре, много их, а хозяин за границей, хозяина никогда не видели…

…В четыре часа утра, когда еще я хорошо спал и мог бы долго еще спать, хозяйка-вдова разбудили меня: «Слышишь свисток, вставай, чуть ли не второй». Она научила меня как лапти надевать, как белыми онучами крепко голени ног обвивать, как завязывать их длинными веревочками, чтобы получились клетки и узоры.. Одевшись в полушубок, взявши в пазуху краюшку хлеба, и украсив голову старой, черной рабочей шляпой, я быстро направился к заводу. Мастер сделал перекличку нам и задал всем работу.

В мертвом царстве железа все было в движении, чугун пилили как ольховое мягкое дерево… В шесть утра все затихло. Настал час завтрака. Все поспешили к котомочкам, а от них к раскаленной железной печке, огромной как чрево ада. Стали спиной к ней и грелись, и ели , и гуторили. Некоторые, посолив ломтик черного хлеба, клали на горячий чугун соленой стороной, и затем его изжаренным, как пирог, съедали...

Познакомился я с токарем Василием. Со складным аршином в руках стоит он у вала и вытачивает круги, шестерни, цилиндры, золотники, овалы и бог знает что. Молодой еще, безбородый, быстрый, ловкий… сделает – любо смотреть. Когда он с вами говорит, глядит вам в глаза прямо и открыто.

- Арифметикой желал бы я заняться, - заявил он мне после знакомства.

-Что же, я могу, я даже дроби знаю.

-Вот дроби-то мне и нужны.

Мы условились с ним за два рубля в месяц. Я каждый праздник к нему ходил, он обедом меня угощал и чаем поил.

-Мечтаю я купить – говорил он, взглядывая ласково на молодую жену,- уголок земли и там зажить среди зелени с семейством, иметь своих коровушек, домик... Ну что, по рюмочке нам можно, Елена?

-Можно,- отвечает жена, а сама идет куда-то по хозяйству…

Так я прожил на заводе, не считая ни дней, ни месяцев, среди бодрых товарищей…

Через полгода я получил повышение. Я был назначен на ночные смены, мы должны были работать от 6 часов вечера до 4 утра. Таким путем наживал я 30 копеек в сутки.

В половине шестого вечера я направился на ночную работу… Мы шли с молодым рабочим Гаврилой, с любителем богатырских песен, он и сейчас нес в кармане томик былин. Ночью, сидя у двери (он был ночным привратником), он будет их читать. Он был без одной ноги и на костылях насилу ковылял за мной.

Скоро денные рабочие ушли, и мы остались одни в обширных пространствах слесарни. Не слышно было стука молотов (ночных слесарей нет, шла только токарная работа)…

…Я зашел в кричное отделение. Какой ужас там! Доменные печи стояли ,как великаны, под мрачными сводами, они изрыгали невыносимый жар из палящего зева…

Как духи бесплотные, как тени в аду, ходили между ними рабочие в белых рубахах и шароварах с длинными железными шестами и смешивали раскаленные массы железа в печах… Стопудовые молота поднимались и опускались, сплюскивая в доску огромные глыбы краснопламенного железа.

Я увидел между рабочими знакомого Михаила… На улице я всегда узнавал его по румянцам на щеках. Это румянец от жара, он не смывается, вместе с человеком идет в могилу… Страшно здесь работать! Весь в поту выбегаю оттуда и спешу в слесарню…

Но вот 6 часов утра. Семизвездие поворотилось хвостом к нам. Заводской свисток огласил воздух, первый и второй. Толпы денных рабочих нахлынули, как море в час в час прилива, а мы сонные уходили…

Весна наступила. Грусть овладела моей душой. «Что я здесь делаю, на заводе, зачем здесь живу?»… Нет, пора домой…

Тогда купил я несколько аршин серого сукна (солдатского) на дорогу… И надел это несшитое сукно накрест и ремнем опоясался, взял огромную палку в руки и пошел на завод проститься. Сначала рабочие захохотали, увидев меня, но потом умилились. «Прощай, прощай!» - сказали.

Я шляпу снял и поклонился на все четыре стороны…

Бодро пошел я из завода мимо ряда длинных лавок и направился путем-дорогой к далекой родине.

Прощай, Холуницкий завод! Не знаю, когда удастся снова побывать в тебе!»