Днём и так и сяк, а ночью страшно

Стёкла вставили, и стали мы жить по-прежнему. Днём ещё и так и сяк: кто-нибудь заходит и бывает веселее. А ночью завоет ветер, поднимется метель. Гудит-шумит около нашей избы. Так и засыпаешь под эти страшные звуки.

 Иногда днём – в хорошую погоду и если не очень холодно – сёстры с горем пополам собирали меня на улицу: одевали в разное барахлишко, подвязывали старой материнской шалью. Обували в старые большие валенки.

 А там ребята на коньках вовсю гоняют по нашей речке: снег с неё выдует ветром – и лёд чист, как стекло.

 Тут же был мой друг Колька Раков. Отец сделал ему лоток. Он вставал на лоток на ноги и катился, да так быстро!

- Дай мне!- попросил я.

 Ион дал.

 Сперва я осмотрел лоток. Это – небольшая доска, с одного конца заострённая. Снизу на неё заморожен лёд, чтобы лучше катилось. А к острому концу привязана верёвка, чтобы держаться.

 Но я всё падал, нырял в снег лицом, весь вымок и пошёл домой.

 Сёстры ругались:

- Только суши его! Опять вымок, как рыбак!

 Я отмалчивался, залезал на печь и гладил тёплую кошку Машку. Её Ольга откуда-то принесла, сказала, что мыши развелись, хоть ловить будет.

4. Мы остаёмся втроём

Катушка

Время подходило к масленке, и ребята, что повзрослей, стали строить катушку. Так уж было заведено и передавалось от старого к малому.

 Клетку сделали из досок, поставили около Мошаловского переулка и засыпали снегом – покат в нашу сторону, под горку и через речку.

 Улицу разгребли, через речку положили доски, а на них тоже насыпали снежку. Покат вышел длинный. В бочках возили воду, поливали катушку, и мороз закончил работу: она стала крепка и гладка, как стекло.

 По обе стороны поставили ёлки и столбы для фонарей. Всё было готово, но кататься ещё не время. И даже в конце спуска с клетки положили бревно – кто хочет скатиться, всё равно дальше бревна не поедет.

 И вот пришёл срок. Из трубы на крышах весь день идёт дым – пекут блины, а от блинов на всю улицу запах. И с утра начали кататься.

 Тут девушкам – выбор женихов, а парням – невест: какая понравится, с той и катается. Все одеты по-праздничному, а санок, каких только нет! И всё железные, обиты бархатом или ещё чем-нибудь.

 Девушки собирались около клетки. Грызут орешки или семечки и дожидают своей удачи: кого-то пригласят и кто? А парни надушенные, шапки набекрень, в зубах папироски.

 Залезет парень по лесенке на клетку, и если один пришёл и зазнобы ещё нет, то для шику стряхнёт перчатками снег с санок, чтобы все видели, каким красивым материалом обито; кашлянёт для прилику и сядет на санки – ноги в головицу, а в руки железные правилки. Отталкивается правилками(они как шило)  и разъезжает по клетке, озираясь по сторонам: выбирает, кого бы прокатить.

 Тут тоже надо знать, кого выбирать. А пригласишь занятую, не успеешь слова досказать. Как уже драка, а то и кинжал в бок!

 А девушки ждут, кого он выберет, смотрят, а сами переступают с ноги на ногу: ноги зябнут в ботинках. Вот парень выбрал, махнул перчаткой. Две девушки бросились сразу.

- Нет, не вас,- кричит парень,- вот ту: в голубом платке.

 А та смотрит в другую сторону и не знает, что её выбрали.

 Её подтолкнули локтем в бок., подсказали.

 Она посмотрела на парня, обдумывая, можно ли с ним скатиться. Осталась довольна, но только смутилась – на лице ещё сильней заиграл румянец. Подобрала длинный подол и полезла на клетку.

- А не уронишь?

- Нет.

 И покатились вниз по головокружительному спуску, так, что сердце замирает.

 При быстрой езде случалось всякое: и подшибали друг друга, и увечились.

Из-за этого да из-за драк больнице всю неделю большая работа, да и усыпалка проста не бывает.

 

Фоня катается с Ванькой Тазей

 

Фоня приоделась и тоже пошла на катушку. На ней хорошее платье, жакетка, серый вязаный платок, на ногах ботинки с калошами.

 Как ни голодали. А всё сберегла. Ведь невеста!

- Фонь! Возьми нас!- просились Тоня с Ольгой.

- Идите! Только отдельно, не со мной.

- А я тоже хочу!- сказал я.

- Да идите хоть все. Избу заприте, вон замок.

 Мы вышли на улицу. Шум, смех, говор…

 Конец катушки как раз у нашего дома. Всё изрезано санками, изрыто. А по катушке друг за другом катятся ребята с девушками.

 Колька Раков с большими деревянными санками тоже шёл на катушку, а увидел меня – и полез ко мне через сугроб. Ох, и трудно ему было лезть по снегу в отцовских валенках!

- Пойдём кататься! У меня санки-то с подрезями,- и он, перевернув санки, показал мне подрези. Мы совсем уж было пошли, но нас остановили:

- Куда вам, шпингалетам, да ещё с такими дровнями! Подшибут – только мокро от вас останется!- сказал какой-то парень. Он только что прокатил девушку, и она, отряхиваясь, шла обратно.

 А по катушке всё катились и катились санки. Вот скатилась ещё одна пара. Санки глубоко врезались в снег. Девушка встала, передохнула, отряхнулась и поглядела в мою сторону.

 Я узнал в ней Фоню. Она тоже улыбнулась мне, поправляя платок на голове. Парень вытаскивал санки. Он красивый, среднего роста, в плечах коренаст. На нём чёрное полупальто.

 Фоня сказала ему что-то. Он повернулся и посмотрел на меня. И я понял, что это Ванька Тазя.

 Он отряхнул санки, обитые красным бархатом с кистями, и пошёл Фоней обратно, поглядывая на наш дом. Я стоял и всё смотрел им в след, но потом потерял: далеко ушли и смешались с народом.

- Мить!Ты немного не подшиб нас,- говорил один парень другому.

- Да ты куралесил туда-сюда, мне и деться некуда,- отвечал другой.

 И они , посмеиваясь, шли обратно. А девушки - за ними и щёлкали на ходу орешки.

 Вдруг скатились два парня – один за другим. Первый сразу бросил санки и стал расстёгивать полупальто, а другой стал перебирать рукой правилку, чтобы удобно захватиться.

- Я тебе покажу, как чужих девушек катать!- заорал первый, распахнул полупальто и выхватил из кармана кинжал. Но второй парень не уступил.

 Они подошли ближе друг к другу, ругались и вспоминали старые счёты. Вот блеснул кинжал, но был отбит правилкой. И сразу же второй парень ткнул правилкой в бок первому. Но первый наскочил снова и ударил второго кинжалом в грудь. Тот упал, а этот бросился бежать.

- Ой, мамочки!- закричали девушки.

- Стой, гад, Петьку зарезал!- бросился за убегавшим какой-то кудрявый парень.

 А на льду, около упавшего, натекала струйкой кровь.

 Я испугался, не стал больше смотреть и побежал домой. Там уже была Ольга. Она глядела в окно, как стражники ловят парня с кинжалом.

 Потом пришли Фоня с Тоней, охали, жалели Петьку, которому попало кинжалом, но говорили, что и второму попало правилкой – обоих увезли в больницу.

 Когда cёстры обогрелись, все стали есть блины, печёные утром. Ели с постным маслом и с патокой.

 А вечером к Фоне пришли подруги, пели песни да говорили, кто с кем катался, кто с кем познакомился. Я уже засыпал под их говор, когда кошка Машка осторожно подошла ко мне, замурлыкала и улеглась сбоку.

 Так прошёл первый день масленки. И вся масленка прошла так же быстро.

 

Последний день масленки

 

И вот настал последний день масленки.

 С утра снова ели блины.

- Последние!- сказала Фоня.- Муки больше нет, и дяденька не даёт, всё только завтраками кормит: завтра да завтра.

 Потом зашёл к нам Андрей Раков.

- Здравствуйте!- а сам оглядывается.- А где у вас Хингал-то? Боюсь я его: он так тогда поцеловал меня, что шапка слетела. Ну и собака!

- Нету его.

- Нету и хорошо!

 Посидел, поговорил. А потом принесли к нам письмо от матери. Мать писала, чтобы Фоня ехала в Слободской и поступала там работать.

 Я заревел. Мне так жалко Фоню. А Тоня с Ольгой и слезинки не выронили, только говорили, что скоро и они поедут, время подходит. А обо мне ни слова…

- А я скоро ли поеду?

 Ольга посмотрела на меня и поджала губы:

- Куда тебе!.. Будешь здесь жить один…

 Я заревел ещё пуще. Но Фоня сказала, что я тоже поеду, только она не знает – когда.

 Но я всё равно долго плакал и опоздал на катушку. Когда я пришёл, на ней не было уже полно народа: в этот день катались и старый и малый, кто на простых больших санках. А кто на розвальнях. Насядут грудно, едут с песнями, их мечет из стороны в сторону, а то и вовсе перевернёт.

 А вот появились и ряженые, страшные, в вывороченных шубах, лица в саже, в руках сковородники да заслонки – бьют, звонят, провожают масленку.

 Один ехал с катушки на кочерге и всё кричал:

- Эх, масленка, прибавь денька!

 Фоня тоже каталась, но я никак не мог её разглядеть. И вдруг услышал разговор двух женщин, которые стояли около меня:

- Вон Фонька Кузьмовнина с Ванькой Тазей катается!

- Где?

- Да вон, поднимаются на клетку!

 И я увидел их. И стал снова рассматривать Ваньку Тазю.

 А когда сёстры снова пришли домой, Ольга сказала:

- Я видела: ты всё с Ванькой Тазей каталась.

- Ну и что ж?

- А то, что хулиган он и пьяница! Вот! Я ведь всех ребят в улице знаю! Вот Вася Раков и его товарищи – о них худого не скажешь. А твой такой же, как Володька Быков.

- А тебя не спрашивают,- рассердилась Фоня.- Вот постегаю, так замолчишь.

- Да мне тебя жалко! Загубишь головушку, тогда поздно будет, вот помяни меня.

- Ну, ладно, молчи. Это дело не твоё.

 Вдруг заехал стражник, тот, который тогда Ольге поверил.

- Ну, как живёте, сиротки? Никто не обижает?

 Ольга обрадовалась, что он приехал, закричала: «Никто, никто»,- и стала прыгать перед ним на одной ножке.

- Ну, хорошо. Я сам сиротой был, так мне вас жалко! – и он достал из кармана конфет и дал мне целую горсть:- На, покушай от дяди Миши.

 Стражник уже хотел идти, а Ольга вдруг села к столу, задумалась, как взрослая, вздохнула и сказала:

- Вот только есть нечего… Никак с дяденьки получить не можем…Хоть сбирать иди…

- С какого дяденьки?

- С дяденьки Андрея Яковлевича. Мы у него всю пашню выжали. А он нам и совочка не отсыпал.

- Нехорошо сирот обижать. Но только мне с ним – с богачом – ничего не сделать…Разве буди напомню при случае…

Только он ушёл, Фоня накинулась на Ольгу:

- Зачем ты ему сказала? Теперь дяденька рассердится.

- Ну и пусть! Всё равно ничего не даёт…А ты что все конфеты забрал?- обратилась Ольга теперь уже ко мне.- На всех дано, не только тебе.- И вырвала у меня две конфеты.

 Утром Фоня стала начитывать, как мы теперь должны жить.

- С огнём осторожнее! Хлеб делите так же! Не деритесь и не ругайтесь.

- Вот так по одному и разъедемся,- задумчиво сказала Тоня.

 Фоня пошла до завода пешком, с небольшим узелком под мышкой, а в нём – смена белья. да два ломтя хлеба. Я с Ольгой проводил её до дома дяденьки. Она поцеловала нас. Утёрла слёзы и пошла дальше.

 А Ольга повела меня к дяденьке.

 

Снова в гостях у дяденьки

У дяденьки делали пельмени. Он то и дело мешал мясо ложкой и пробовал.

- Здравствуйте! Ну, как без матери-то живёте? Не замёрзли ещё?- спросил он, оглядывая нас.

 Я вспомнил, как мялся на его соломе и как он чуть меня не поймал. Мне стало стыдно, и я как встал у чёрного стула, так и стоял – боялся присесть.

- Да ничего, дяденька,- отвечала Ольга,- живём – хлеб жуём. Фоню в Слободской проводили, и мы скоро в Вятку уедем.

- Так, значит и живёте?

- Так и живём, никого не боимся. Только вот есть нечего. Пришли попросить: дайте муки хоть с пудик…

Дяденька замигал своими маленькими глазками, покачал головой:

- С пудик, говоришь? Ну, да ладно, дам…Куда вас денешь. Ты девка-бой: везде выпросишь…А зачем Фоню-то отпустили? Ведь ей скоро замуж. Вышла бы за хорошего человека, и вам бы легче было.

- Ну, какая она невеста – ни обуть, ни одеть. Невеста без места, жених без ума.

 Дяденька с удивлением посмотрел на Ольгу: ну и девка – за словом в карман не лезет. Миша и Ваня – дяденькины сыновья – смотрели новые книжки. Я подошёл к ним.

 Миша сказал:

- Вот у нас какие книги! Я нынче в школу пойду!

- И я пойду,- гордо сказал я.

 А Ваня быстро листал книжки. В них было много картинок, и в глазах у меня мелькали люди, птицы, лошади и дома.

- Теперь чья очередь в Вятку?- спросила Рая у Ольги.

- Тоня поедет, а потом я.

- Мамочка, отпусти меня!- сказала Рая матери.

- Не торопись, успеешь ещё. Они не от сладости едут. А потому, что здесь трудно,- сказала Дарья Егоровна.

 Дяденька посмотрел на неё из-под очков, но сперва ничего не сказал, а сосчитал, сколько пельменей на противне; потом вымолвил, глядя на Раю:

- Вот выйдешь замуж за хорошего человека, тогда хоть за Вятку поезжай.

- Андрей Яковлевич, вода кипит!- крикнула из кухни Дарья Егоровна.

 На столе появились тарелки, вилки.

 Дарья Егоровна принесла кастрюлю и стала раскладывать пельмени по тарелкам. «А у нас раньше вывалят все на стол и ешь, сколько душе угодно»,- подумал я.

- Ну, садитесь, раз ко времени пришли,- сказал дяденька.

 Ольга не села , сказала что сыта. Но по второму приглашению она села, а за ней и я.

 Я взял вилку, нацепил на пельмень, поддел его и хотел уже отправить в рот, как вдруг дяденька стал выговаривать:

- Ты вот что, племянничек: пельмени-то ешь, а на соломе мнёшься? Это не хорошо!

 У меня пельмень так и остался на вилке, в рот не пошёл. Горло у меня сжало, и я подумал, что если возьму его в рот, всё равно не проглотить.

 Их дети тоже не стали есть, поглядывали на меня.

 Заметив это, Дарья Егоровна подошла к столу, комкая в руках полотенце, и сказала дяденьке:

- Андрей Яковлевич! Да сделай ты одолжение – пусть мальчик поест, а уж потом говори с ним о соломе или ещё о чём.

- Да что, жаль мне, что ли? Пусть ест, да только так не делает.

 Я передохнул и, весь красный, стал понемногу жевать. А Ольга, посмеиваясь, уже зачищала свою тарелку и даже попросила ещё.

 Но тут дяденька посмотрел на неё недобро, ехидно улыбнулся и сказал:

- А ты о чём, красавица, со стражником говорила? Что я вам помогать должен? Глянь-ка, у меня самого какова орава!

- Помогать мы, дяденька, не просим. А мамка с Фоней и Тоней вам жали, так должны вы за это дать или нет?

 Тут, рассердившись, Ольга отставила тарелку, встала и вышла из-за стола. Ия пошёл за ней.

 Но всё-таки мы несли домой с полпуда муки, и дяденька велел потом ещё придти.

 Ольга только спросила дорогой:

- Когда это ты на соломе валялся?

- Да летом ещё,- ответил я.

 

Ольга хозяйничает

 

Пришли домой. Тоня сидит у пустого стола и плачет.

- Как будем жить? Матери нет, теперь и Фонька уехала.

- Ничего, как–нибудь,- опять рассердилась Ольга.- Ты нас на слёзы не мани, а то завоем втроём, а утешать не кому. Вот лучше возьми: Дарья Егоровна гостинца послала и муки принесли.

- Как мы муку есть-то будем? А хлеб печь я не могу.

- Ничего! Попросим – испекут. А пока завариху сделаем.

 Утром затопили печь, нагрели докрасна глиняный горшок, вытащили его ухватом.

- Ты будешь сыпать муку,- сказала Ольга Тоне,- а ты лей воду. А я буду мешать.

 И мы начали заваривать завариху. Поднялось шипенье, пар кругом, а Ольга всё мешает и посматривает в горшок. Потом передохнула и сказала:

- Готово!

 И мы начали есть завариху с молоком. Ольга ела и выговаривала:

- Плохая ты хозяйка! Кабы не я – сидели бы голодом!

- Пусть плохая,- говорила Тоня,- но я постарше тебя, и ты должна меня слушаться.

 Я заступался за Тоню, и тогда мне тоже доставалось.

 Наконец, Тоня сказала:

- Давай мой пол. А я пойду кого-нибудь попрошу, чтобы хлеб испекли.

 Ольга загоняла меня на печь, подтыкала платье, начинала мыть, скребла ножом, охала, кряхтела, но мыла чисто, меняла воду, протирала и расстилала половики.

 Потом шла к нашему некорыстному зеркалу и долго крутилась перед ним – приводила себя в порядок. И мне всё казалось, что она уже взрослая.

 Она забросила куклы и уже не баловалась с подругами, разве только пошепчется о чём-то и споёт песню.

 А то уйдёт от подруг и начнёт прясть, и говорит своей подруге Анке:

- Делов у меня – не переделаешь. Надо вон ещё брату рубаху зачинить.

 Анка слушает её и почему-то трогает свой носик руками, трогает так осторожно, словно он может отпасть…

 От Фони пришло письмо. Мы повертели его в руках, а прочесть не смогли. Ольга сказала, что оно очень неразборчиво.

 Прочёл Андрей Раков. Фоня писала, что летом приедет, и что мать тоже побывает, и что заберут с собой Тоню.

- Ну, и до тебя доходит время,- говорила Ольга, а сама крутила одной рукой веретено, а другой тянула куделю с прялки.- Скорей бы ты уезжала, тогда и я стала бы собираться.

- Успеешь ещё. Дома-то востра, а там знаешь, какой спрос будет? Барыни капризные, им уноровить трудно, некогда будет нос задирать!

- Ой, напугала! Да я никакой барыне не поддамся! И работы не побоюсь - всё сделаю.

- Нет, там дела не такие, как у нас,- сказала Тоня и задумалась.

 Она была тихая, боязливая, на дело – не охотница; всё больше сидела и о чём-то думала.

 Вот и сейчас подпёрла голову рукой и запела материну грустную песню. А Ольга, как назло, вышла на середину комнаты, руки в бок, и пустилась в пляс:

 

Ах вы, сени, мои сени,

Сени новые мои!

Сени новые, кленовые,

Решетчатые!...

 

- Тебе только скакать да плясать,- с укором проговорила Тоня, сдвигая чёрные брови.

- Не всё же плакать… Смотри-ка: весна подходит, а там и лето подойдёт,- весело ответила Ольга и даже погладила Тоню по голове.