Царя хотят скинуть

- Мамка! А у нас казаки стоят,- сказал я матери,- Я бегал смотрел на них.

- Один бегал?

- Нет, с ребятами.

- Смотри, далеко не бегай. А то везде волнения, упаси бог…

В это время в избу вошёл Николай Кузьмич с женой, тётей Саней, и с ребятишками.

- Здравствуй, сестра! С приездом!- сказал он, снимая картуз.

- С приездом!- проговорила и тётя Саня и села на скамью.

- А где мама?- спросила мать про бабушку.

- Уехала в Пантыл. Увёз её лавочник – упросил в няньки, она и согласилась.

- А как Настя-то?

- Да всё такая же,- отвечала тётя Саня.- Не знаем, что с ней делать: ест за троих, а всё не работает.

Я знал, о какой Насте речь – о дурочке ( она была старшей дочерью Николая Кузьмича). Когда она была ещё маленькой, жила у одних в няньках. А хозяин был пьяница, скандалист. Раз ночью пришёл пьяный с бичом и так её отстегал, что она сразу помешалась и уже не смогла выздороветь.

Пока я вспоминал о Насте, все сели за стол. Мать поставила бутылку вина, нарезала колбасы, сыру – невиданного угощения, и начали выпивать и закусывать.

- Ну, как, сестра, что в городе новенького?- спросил дядя Коля.

- Живут по-разному. Но всё идёт волнение. Царя хотят убрать, вот как, братец.

- Давно пора,- сказал дядя Коля.

-О господи, царица небесная! А как же без царя-то?- запричитала тётя Саня, потянулась к рюмке и выпила, а потом взяла кусочек колбаски, но сама не закусила. А сунула его сыну Сашке – он давно ждал, стоял у стола.

- Молчи! Не понимаешь, так молчи! Он – кровопиец, а не царь!- закричал на жену дядя Коля.

А мать стала ещё рассказывать, что в Вятке рабочие делают стачки: бастуют, не выходят на работу. Устраивают собрания в открытую. Ходят по улице с песнями.

- Иду я как-то с базара по Московской улице,- понизив голос, говорила мать,- и вижу: едет губернатор на паре лошадей. А на козлах вместе с кучером черкес сидит – губернаторов телохранитель. Вдруг из народа, откуда ни возьмись, молодой паренёк выскочил, вывернул из платка бомбу, да как кинет под колёса ! А бомба-то не разорвалась и даже колёс не задела – в сторону откатилась. А паренька поймали. И этот черкес его тут же прирезал кинжалом. Вот ведь зверь какой!

- Это из чеченцев. Их и здесь человек восемьдесят, да ещё казаков сотню прислали. Значит, боятся рабочих,- заметил дядя Коля.

- Налей-ка ещё рюмочку, сестра,- сказал он и задумался, закручивая усы.

 Мы, ребята, сидели на скамейке, слушали разговор и щёлкали орехи. Дядин сын Аркаша лазил под стол, собирал картинки от конфет. А второй сын – Сашка – всё стоял около матери и ждал, когда она снова выпьет, а закуску ему отдаст.

 Но тёте Сане больше не наливали. Тогда он не вытерпел и запросил сам, указывая на ломтик колбасы:

- Мам! Дай ещё колечко!

- Да вы что, оголтелые! Это же нам на закуску, а вы зря сожрёте! – но всё-таки тётя Саня сунула ему срезочек.

- Так вот, сестра, жизнь и идёт в борьбе с богачами! Наверно, разгорится пожар: или они нас, или мы их!- и дядя Коля стукнул по столу кулаком, скривил губы и заскрежетал зубами.

- Ой, Коленька! Зачем так-то? Говорила ведь, что тебе не надо много пить,- тётя Саня развела руками и повернулась к матери:- Опять заскандалил. И всё кого-то ругает. И что они ему сделали – не понимаю.

- Отвяжись ты,- буркнул дядя Коля и продолжал своё:- Здесь у нас, пожалуй, ничего не выйдет. Зажали нас. Да и рабочих мало, а крестьяне ещё ни туды ни сюды. И рабочие уезжают из своих домов… Но в больших городах всё равно потрясут буржуев!..

 

Вдруг приходят сваты

 

За окном послышались чьи-то громкие голоса. Мать выглянула и сказала:

- Ой, зачем-то Митрий Макарыч идут.

 Я сообразил, что Митрий Макарыч – Это отец Ваньки Тази, того самого Тази, который ухаживает за нашей Фоней.

 Мать, прихрамывая, бегала по комнате, что-то прибирала, потом перед зеркалом подобрала волосы под платок, а сама вся раскраснелась, зарумянилась.

 А я поскорей юркнул в сенцы и стал за дверь.

 В избу входили мужчины, женщины. За ними шли двое молодых парней.

Один из них сразу пошёл за всеми, а второй задержался на крыльце. Я посмотрел в щёлочку и узнал в нём Ваньку Тазю.

 Ванька высморкался, поглядел кругом, увидал, что никого нет, вынул шкалик вина, ударил по дну, и пробка с треском вылетела из бутылки. Он стал пить, задрав голову кверху, выпил всё, бросил шкалик и пошёл в избу, не заметив меня.

 Я постоял ещё немного, потом тоже вбежал в избу и поскорей стриганул на полати – знал, что меня все равно туда загонят.

 Там уже расположились и Сашка, и Аркашка и, свесив головы, смотрели вниз.

- Ну, здравствуйте!- сказал Ванькин отец Митрий Макарыч.- У вас есть товар, а у нас есть купец. Не пора ли вашу дочку под венец? Мы уже её знаем: она как ягодка цветёт. Но и парень наш не ударит в грязь лицом и всегда бывает бравым молодцом. И если вы не будете обходить нас, то мы готовы породниться с вами хоть сейчас.

 Митрий Макарыч закончил, поклонился и стал ждать ответа, поглаживая свою большую рыжую бороду.

- Проходите, садитесь пожалуйста,- растерянно ответила мать.- Раз дело такое, потолкуем за чайком.

 А когда сели за стол, мать начала объяснять, что ещё рано думать о свадьбе, что ещё ничего не готово.

- Ну, это ничего, Кузьмовнушка,- сказал Митрий Макарыч.- Дадим руку, назначим время и будем готовиться.

- Надо же и спросить,- сказала мать.- Я её приневоливать не буду, пусть будет, как сама хочет.

 Позвали Фоню из-за перегородки:

- Выйди-ка, Фонюшка, сюда, дай нам ответ, скажи своё слово. Согласна ли ты выйти за сына Митрия Макарыча? Вон он сидит, если не знаешь.

Ну и Ольга!

Фоня, вся красная от волнения, вышла из-за перегородки, опустила глаза вниз и тихо сказала:

- Согласна!

- Что ты?- вдруг громко-громко закричала Ольга.- Что ты? Голову загубить свою хочешь?

У всех как язык отнялся: сидели, мигали и молчали.

Даже у меня как будто что-то перевернулось в груди. Но потом я вспомнил, как Ванька Тазя тянул в сенях водку из шкалика, и мне понравились слова Ольги; я обрадовался – думал, что сейчас все уйдут от скандала.

Фоня посмотрела на Ольгу, но ничего не ответила ей, а так и стояла молча, перебирая розовую ленту в косе.

Первой опомнилась мать.

- Цыц! Не твоё дело!- крикнула она Ольге и так рванула её за волосы, что Ольга взревела не своим голосом, выскочила из избы и до ночи не приходила.

- Ты ещё мала в такие дела соваться!- крикнула мать вслед и пригрозила кулаком.

И всё пошло по-старому, как будто бы Ольга ничего не сказала.

 Но утром, когда уже встали, мать глянула на Ольгу, покашляла, наморщила брови и заговорила:

- Ты, девка, что отморозила вчера? Твоё ли это дело?

 Ольга подметала в избе. А тут сразу перестала мести и сказала:

- Мамушка! Ванька Тазя – пьяница, драчун! Выйдет она за него – примет горюшка! Жаль мне её!..

Сказала и заплакала.

А мамин брат, Николай Кузьмич, который не пошёл домой – остался ночевать,- соскочил со скамьи, стал ходить по избе, дымя папиросой. Я думал, что он сейчас тоже закричит на Ольгу, но он вдруг усмехнулся и сказал так:

- Она – меньшая, а дело знает и говорит правду. Конечно, сестра, это дело ваше, решайте сами.

- Женится – переменится!- сказала мать.

- Ой, не всегда так бывает и даже редко!

- Ну, нет! Не говори зря, Коленька! Многие исправляются. Вон Митька Бурыга каким был, а женился, стал как ангел,- вставила своё слово тётя Саня.

Фоня задумалась, повесила голову.

- Тебе виднее, доченька!- сказала тогда мать.- Ещё ведь не поздно. Хоть руку дали. Но можно и обратно повернуть! Но Фоня промолчала…

Снова казаки

Подошло воскресенье. Мы решили ещё раз посмотреть на казаков и собрались у Володьки Деди.

Его отец, длинный, худой, увидал нас в окно.

- Куда это вы, оголтелые?

- На казаков смотреть.

- Да что на них смотреть-то!- рассердился он.- Они здесь – палачи для рабочих! А вы – смотреть на них. Но мы тогда ещё мало понимали: посмеялись и побежали дальше. Казаки встретились нам на дороге. Они ехали в нашу заречную сторону.

- Неужели к нам едут?- испугался я. Но они повернули к лесу. Передние громко пели:

 Ой, на дороге,

 Ой, на дороге,

 На дороге солучилася беда.

 Ой, там убил,

 Ой, там убили,

 Там убили молодого казака.

 

Кони шли в шаг, мотая головами. А казаки сидели в сёдлах подбоченясь, за плечами винтовки, сбоку шашки.

Около леса остановились. Офицер послал двух казаков в лес, а потом прокричал остальным:

- Шашки вон!

И казаки, как один, выхватили шашки.

Но напрасно они стояли и ждали. В лесу, правда, собирались рабочие, но они выбрались другой дорогой. Не вышло у казаков – никого не поймали!

Мы остаёмся вдвоём

День за днём, день за днём… Вон и Фоня-невеста уже уехала.

Стали собираться и мать с Тоней. Тоня собиралась тихо, неохотно, нерасторопно: не хотелось ей ехать в большой город. А мать всё её учила, всё ей наговаривала – объясняла, как служить господам.

 Поехали и они. Мы всплакнули, но уже не сильно – видно, уже вошло в привычку провожать.

Мать сказала, что скоро ещё побывает, потому что скоро свадьба.

Я проводил их до моста, посмотрел на бучило и бегом домой.

Ольга взяла всё хозяйство в свои руки, распоряжалась мной, как мать. А ведь была она старше меня только на четыре года.

Она сказала мне, чтобы без спроса из дома ни на шаг. А если захочу есть – хлеб просить у неё. И на улицу ломти не таскать.

- На улице вкуснее хлеб-то,- говорил я.

А она отвечала:

- Вкуснее, так больше съешь! А у нас мало хлеба-то. Как-то я подрался с Мишкой Смирновым. Мишкина мать пришла жаловаться. Но Ольга не дала меня в обиду.

-А может, ваш Мишка первым полез на нашего?- сказала она. И ещё добавила:- Трудно разобрать ребят. И зря наказывать нельзя.

- Да тебя самою надо ещё пороть!- закричала Мишкина мать, но ушла. Только дверью хлопнула.

 Ольга показала вслед ей язык, но мне погрозила пальцем.

- Смотри, больше так не делай! А муки у нас оставалось всё меньше и меньше. Сходили к дядюшке – к Андрею Яковлевичу, но он не дал ни щепотки. «Вот чёрт брюхатый»,- ругалась Ольга на обратном пути.

 Так и перебивались с куска на кусок. И Ольга часто сидела у стола, как большая,- обдумывала, как жить дальше.

 Ладно, подошла осень. Ольга нанялась жать хлеба, возить снопы и заработала немного муки. Но вот съели и эту муку. А дальше как?

 И ведь не только нам было плохо: на заводе становилось всё больше и больше заколоченных домов, потому что работы на всех не хватало, и народ всё уезжал и уезжал.

- Что делать?- думала Ольга вслух и вдруг придумала:- Завтра пойду сбирать!- сказала она.

Я учусь просить милостыню

Я думал, что Ольга говорит это шутя и занялся своим делом; накопал червей, стал готовить леску, удочку.

 Потом залез на скамейку, стал закидывать удочку и подсекать.

- Брось,- сказала Ольга,- а то, смотри, заудишь кошку Машку.

А потом вдруг кинула мне заплатанный мешок и велела, чтоб я шёл на улицу, а она научит, как просить милостыню.

Делать нечего – надо слушаться старшую сестру. Я взял мешок, выскочил на улицу, оглянулся, нет ли кого из ребят, а потом подошёл к окну.

 Окно было уже раскрыто. Ольга сидела у окна и делала такой вид, что она богатая и хлеба у неё много. Она не смотрела на меня, а держала в руках блюдечко, как будто пила чай и даже отдувалась, словно после горячего.

Я потолкался на месте, кашлянул для прилику и еле-еле пробунчал:

- Тётенька, подай, Христа ради!

И начал молиться, исподтишка посматривая на Ольгу. Ольга глянула в мою сторону и как чужая спросила:

- Мальчик! Что у тебя, родителей нет что ли? Почему так бедно живёшь?

Я мотнул головой и еле сдержался, чтоб не рассмеяться.

- Погоди! Подам!- сказала Ольга и дала мне наш последний кусок хлеба.

Я сунул его в мешок и бегом бросился во двор, чтобы меня никто не успел увидеть.

 А Ольга стала мне наговаривать:

-Надо чаще молиться! И кланяться! И просить надо громче, а то есть люди глуховатые – не услышат и ничего не подадут.

Просим милостыню по- настоящему

На другой день Ольга подняла меня рано-рано. Мне ещё хотелось спать, я отнекивался, не хотел идти, сказал, что мне хлеба не надо. А она сказала так:

- Сегодня не надо, так завтра захочешь! Живо подсобирывайся!

Надела материну старую кофту и вылинявший платок, вытолкнула меня, заперла сени, калитку, и мы пошли огородами, а потом к починку, чтоб не встретить знакомых.

 Ветер рвал мой дырявый пиджачишко, холод щупал меня, пробираясь с босых ног по телу, и я даже застучал зубами.

Народу ещё не было. Мы дошли до родника, умылись, напились вкусной воды и вышли к первым домам починка. Там по улице гнали коров на выгон, хозяйки подгоняли их вицами, а пастух наигрывал в рожок.

- Ну, начинаем!- сказала Ольга. Её тоже била дрожь. Подошли к первому домику с палисадником. Окна были открыты, занавески пузырились от ветра, но хозяев  не было видно. Ольга кашлянула и запричитала:

- Подайте сироткам, Христа ради!- перекрестилась два раза и стала кланяться.

 А я ничего не успел сделать, потому что увидел за палисадником большую рыжую собаку. Она подняла глаза на нас, оскалила зубы и начала урчать. У меня замерло сердце, и я боялся пошевелиться.

 В окне показалась молодая женщина. Собака с громким лаем забегала по палисаднику, как будто бы искала лазейку, чтобы выскочить.

- Цыц, проклятая!- сказала хозяйка и снова скрылась.

- Пойдём, Оль, дальше!- еле-еле выдавил я, боязливо поглядывая на собаку. Но собака уже успокоилась, стала смотреть в окно и вилять хвостом: видно, тоже ждала подачки.

А Ольга сказала:

- Обожди! Раз не отказала, значит подаст.

И действительно, хозяйка вынесла два ломтика хлеба да ещё дала нам по сушке.

- Спасибо, тётя!- сказала Ольга и опять поклонилась и сунула хлеб и сушки в мешок.

Так и пошло дело. Правда, натерпелись мы страху. В одном дворе даже Ольга испугалась: окружили собаки – одна другой злее, шагу ступить не дают. А в другом месте меня пощипали гуси.

Но всё-таки мы принесли домой немало, и нам надолго хватило кусков.

Но как совестно, стыдно было просить их!

 

Я иду в школу

Подошло время, Ольга стала собирать меня в школу и начитывала как мать, чтобы всё запоминал, учительницу слушался, с ребятами не дрался, в грязь не лазал.

И вот я бегу из дому, полный гордости и хотения к новому, невиданному и неслыханному делу.

 Завели меня в большую светлую комнату, посадили за парту, от которой ещё пахло краской. Пришла учительница и стала учить нас.

 Так я столкнулся с новой заботой – зубрить азбуку, читать и считать.

 Ох, тяжело было по началу! Я даже думал, что никак всего не одолею.

 И воскресенья-то все у нас отняли – по воскресеньям ходили в церковь. Приходилось подолгу стоять на ногах. Мы стоим, а сами ждём не дождёмся: да скоро ли конец-то!

Опять опустели поля, огороды. Ночи стали прохладными. Всё дожди да дожди без конца. Ветер…

 Бегу в школу – стучу зубами от холода. За пазухой – книжки, завёрнутые в старый платок. Бегу, а сам считаю дома, мимо которых пробегаю, потому что велено научиться считать до десяти. Считаю, считаю – спутаюсь, опять начинаю сначала.

Многие перестали посещать школу – не в чем ходить. А я, скрепя сердце, натягивал старую материну кофту и её же платок и всё таки ходил, не пропускал. И уже считал без запинки до десяти.

 Получили письмо от матери. Я вертел его так и сяк, но ничего не смог прочесть. А Ольга говорит:

- Долго тебе ещё до того, чтобы письма читать. Я две зимы в школу бегала, да и то не все буквы знаю.

 Пришлось идти с письмом к людям. И нам прочли, что мать по первому санному пути приедет.

Но пока было плохо: кроме картошки ничего нет, а одна картошка уже в горло не лезет.

И мы решили снова идти сбирать. И уже не в починок, а в завод, к богатым.

Опять встали рано утром, прошли по мосту над бучилом, миновали заводскую церковь и пошли к двухэтажным домам.

 Дома были красивые, нарядные. Но мы собрали здесь куда меньше кусков, чем в починке…